Режиссер Максим Диденко поставил балет-ораторию «Конармия»На зрителей спектакль о гражданской войне действует сильнее репортажей центрального телевидения Ведомости / Пятница 03 октября 2014 У режиссера Максима Диденко узкая, но бронебойная специализация — пластическо-музыкальный театр на материале громокипящих двадцатых. Таков нахватавший номинаций на «Золотую маску» мюзикл об отечественном, стращавшем нэпманов Мэкки-ноже «Ленька Пантелеев» производства питерского ТЮЗа. Таково «Второе видение» — альманах, составленный из оживающих картин Ларионова и Гончаровой. Обращение к Бабелю в постановке, которая выходит в московском Центре им. Мейерхольда, — предсказуемый шаг, тем более объяснимый, что громко говорить о гражданской войне в этом сезоне — самое злободневное оно. Диденко говорит о ней так, что не желающему ничего знать не помогут ни закрытые глаза, ни замкнутые уши. Тело все равно будут сотрясать исходящие от артистов вибрации: в ход идет шаманский танец, ритуальный бубен, коллективный вопль, измеряемый не только в раздражающих слух децибелах, но и в вызывающих почти физиологическую тошноту колебаниях воздуха. Режиссер без всякого стеснения цепляет зрителя на крючок априорно лобовых, безошибочно эффективных аудиовизуальных приемов: и зритель всем телом вибрирует под хоралы, притопывает под tribal dance, за секунду считывает аллюзии на хрестоматийные полотна Ренессанса. В решении спектакля заявлена параллель между восставшими классами и ранними христианами, с одной стороны, и буйством масс и языческим ритуалом — с другой, знакомая любому школьнику хоть бы даже по Блоку. Инсценировка «Конармии» начинается с композиции в духе Тайной вечери — артисты смирно, в ряд сидят за длинным столом, разглядывая публику, — а ближе к финалу предъявляет распятие, рядом с которым фактурно бьет бичом по разлитой на сцене воде Богоматерь. Сошедший с креста пастырь превращается сперва в Леля с дудкой, потом в красного командира, пытающегося организовать бредущее за ним стадо. Свивают адский хоровод вымазанные красным обнаженные танцоры Матисса. Автор спектакля ищет символ веры в кумачовом полотнище, как лирический герой Бабеля — своего военкома в костеле. Задрапированная в красное Богородица тут равняется Революции, сошедшей с плаката про священную войну, Христос в алом венчике из роз — свежевыкупанному красному коню, оседлав которого, удаляется со сцены сброшенная под откос красноармейцами баба, что вместо младенца пронесла в поезд мешок соли. Плотоядные красные знамена, будто агрессивная биомасса из советской фантастики, поглощают убиваемых, древком затыкается девичий крик. Обозначением казни служит накинутый на голову мешок, спрыснутый затем изо рта палача краской революционного цвета, дефлорации — кукольный спектакль, где куклы-руки обмазывают друг друга огненным. Понятно, что предсказуемая рифма алого с алым, эстетизированные сцены убийств, библейские аллюзии дают повод покровительственно обозначить происходящее авангардом розлива тридцатилетней давности. Но публике, представление которой о братоубийственной войне ежедневно искривляет телевидение, для распрямления нужно средство плакатной силы — каковым этот авангард, в отличие от изящных постдраматических опытов, несомненно, является. Да, «Конармию» можно представить в репертуаре «Таганки» семидесятых и «Ленкома» восьмидесятых. Распевные, надреалистические тексты Бабеля превращены в пугающей силы музыкальные номера: арию из неведомой романтической рок-оперы «Виктория» на манер «Юноны и Авось», рэпкор о сгубленном коне, который украсил бы концерт Limp Bizkit, по-глинковски торжественный церковный хорал «Малиновые бородавки», заговор «На Волыни нет больше пчел». Немаловажно и то, что все это поется, играется, танцуется, выкрикивается уникальным по степени сбитости и притертости театром-коллективом, многоголовым организмом, каким были таганковцы, ленкомовцы, фоменки и женовачи, — курсом Дмитрия Брусникина из Школы-студии МХАТ. Очевидно, эти два десятка артистов — крайне подвижный и пластичный, принимающий форму любого режиссерского сосуда, совершенно готовый к употреблению театр. Который через несколько лет, получив помещение и госфинансирование, может стать российской театральной сенсацией десятилетия — если только аллегорическая краснота не выплеснется со сцены, перестав быть метафорой, перечеркнув многие и многие мирные планы. Центр им. Мейерхольда, 6 и 7 октября Современные русские композиторы: Иван Кушнир |